Трудовая деятельность человека изначально носит коллективный характер. Различные средства коммуникации, и прежде всего речь, играли и играют важную роль в труде. "Сначала труд, а затем и рядом с ним членораздельная речь" выдвигаются Ф. Энгельсом, как главные стимулы возникновения человека (14, с. 53) Чрезвычайно важная роль речи в трудовой деятельности не уменьшилась, а, наоборот, возросла в связи с техническим прогрессом, с совершенствованием и усложнением форм и орудии труда Речь - главное орудие при обмене производственно-значимой информацией; посредством речи осуществляется управляющее воздействие руководителя на подчиненных на всех уровнях

22

управленческой деятельности; именно речь - главный инструмент передачи опыта молодому рабочему в трудовом обучении.

Между тем возможности речи при обслуживании труда небезграничны. Так, в тех случаях, когда трудовая деятельность требует тонкой ориентировки в производственной ситуации, и при этом рабочий должен ориентироваться на известные признаки, вербальное их выражение становится очень громоздким, трудным, иногда невозможным.

Известно, что сталевар судит о процессе плавки по виду искр при сливании пробы из ложки, по виду струи металла, по виду излома остывшей пробы. "Заглядывая через синее стекло в печь, сталевар выносит определенные суждения о ходе плавки по виду поверхности ванны, по характеру кипения, по виду шлака" (12, с. 128). Значимыми являются также цвет стен и свода печи. Все эти признаки могут оказаться предметом обсуждения, дискуссии, они же должны стать предметом изучения начинающих сталеваров - значит, эти признаки должны стать содержанием книг по технологии плавки, соответствующих учебных пособий. Практика показала, что наиболее опытные рабочие, мастера, инженеры пользуются этими признаками с исключительным мастерством, широко используют их в своей работе. Вместе с тем они испытывают большие затруднения при необходимости указать, по каким именно признакам они выносят то или иное суждение. В качестве причин трудности вербализации В.В. Чебышева указывает "тонкость", сложность этих признаков, стихийность приобретения навыков пользования ими.

Аналогичные ситуации вовсе не являются исключением. Такие же трудности испытывают аппаратчики вследствие скрытого характера сложных технологических процессов, которыми они должны управлять. Ю.А. Каликинским описаны сложные чувства, играющие большую роль при контроле и регулировке агрегатов (7). Известна важная роль технического слуха для контроля за работой двигателя или станка. Ослушивание дает возможность вовремя обнаружить неисправность, не останавливая и не разбирая машины (8). При этом и здесь имеют дело с плохо вербализуемыми признаками производственных шумов.

Труд врача также требует умения различать и описывать характерные шумы дыхания, сердцебиения (при аускультации), специфику звуков при выстукивании больного (перкуссии). Но и здесь вербализация затруднена, поражает удивительная нечеткость соответствующих терминов в медицинской литературе: поверхностная тупость, глубокая тупость, неполная тупость звука: характер ямба (та-та), глухие тоны, ритм галопа, расщепление тона и т. п. (11, с. 163). К числу ощущений, которые очень плохо

23

поддаются речевой характеристике, относятся болевые. "Жалуясь на боль, - пишет Г.Н. Кассиль, - больной хочет узнать, что с ним, а врач стремится выяснить причину и локализацию патологического процесса. В этих случаях последний напоминает детектива, ищущего преступника" (9. с 15). Сложность вербальной характеристики боли отмечает и П. Миллер. "Под названием боль объединяется множество неприятных ощущений, включая ноющие, колющие, жгущие, зудящие и прочие боли. Боль от соринки, попавшей в глаз, ничуть не похожа на зубную боль или боль при вывихе в суставе. В экспериментах по исследованию боли никогда нет уверенности, что все испытуемые описывают одни и те же ощущения или что они используют словесные обозначения именно так, как это считает нужным экспериментатор. Все виды ощущений можно оценить у других только через словесный отчет, а в случае боли это особенно трудно" (10, с. 205).

В русском языке имеется несколько десятков эпитетов для оценки болевого чувства. Часто больные прибегают к сравнениям. И все-таки как неясно, сбивчиво и неточно описывают свои боли даже весьма наблюдательные, хорошо разбирающиеся в своих ощущениях пациенты (9, с. 310). Важнее, однако, то, что и специалисты затрудняются при характеристике болевых ощущений "боль плохо локализуется, носит расплывчатый и неопределенный характер... имеет разные оттенки - тупой, жгучей, колющей, режущей боли"... может отличаться "тупым, тягостным характером" (9, с. 246).

Можно было бы продолжить описание аналогичных примеров из других областей практики, производства ("чувство времени", "чувство станка", глазомерные оценки и т. д.). Во всех этих подобных случаях было бы чрезвычайно желательным участие речи - от обучения и до обсуждения соответствующих проблем в литературе. Однако возможности речи ограничены. В структуре производственной деятельности именно это звено все еще остается "слабым" (5) и требует тщательного изучения. Мы предприняли попытку рассмотреть эту проблему на каком-то одном, конкретном материале.

В экспериментальном исследовании необходимо было сделать так, чтобы испытуемые для общения должны были бы давать развернутое описание объекта, недоступного для предметной характеристики, плохо поддающегося вербализации. В качестве таких объектов были выбраны небольшие отрывки и фрагменты музыкальных пьес. Испытуемому сообщалось, что всего он прослушает и опишет одиннадцать фрагментов, что описать их нужно будет так, чтобы впоследствии сам испытуемый или кто-либо другой мог бы по описанию найти любой отрывок, отличить его от дру-

24

гих. Все мелодии были записаны на магнитофон и исполнялись на одном и том же инструменте одним и тем же музыкантом с тем, чтобы заставить испытуемого ориентироваться только на самое мелодию. В опыте участвовали испытуемые различного возраста и образования, преимущественно не музыканты, всего около 60 человек.

Пытаясь дать характеристику фрагменту, некоторые испытуемые сравнивали его с какой-либо мелодией или группой мелодий, напоминающих чем-то предъявленный фрагмент ("детская песня", "Бетховен", "Мы поедем, мы помчимся"). В других случаях характеризовались сами звуки фрагмента, давались их звуковысотная, динамическая, ритмическая характеристика ("низко, сначала отдельными клавишами, потом убыстряя, потом опять отдельными", "трам-та-рам-тa-тa-тa", "мо-ло-ко"). Иногда при этом звуки рисовались в виде черточек, точек. Необходимо отметить, что во всех описанных случаях испытуемые отражали только одно какое-то свойство, сторону описываемого объекта. Так же односторонне характеризовали объект и субъективные оценки испытуемых ("странная мелодия", "я бы ее не узнала").

Стремление дать более полную характеристику мелодии, учесть, охватить сразу многие ее свойства приводит испытуемых к описанию эмоций, вызываемых, выражаемых мелодией. Таких описаний оказывается большинство. Теперь описанная эмоция, состояние указывают на предмет, становятся знаком в общении. Однако описание эмоций, переживаний, состояний - задача еще более сложная, чем описание музыкального фрагмента.

Коммуникация посредством слов возможна потому, что для вступивших в нее субъектов за этим словом скрывается одинаковое содержание. Между тем, когда речь идет о коммуникации эмоциональных переживаний, возникновение одинакового содержания кажется невозможным. В самом деле, возникновение одинаковых значений слова у разных общающихся субъектов возможно потому, что, например, любая вещь может быть указана и названа одним субъектом так, что при этом и сама вещь, и факт указания, и обозначающее слово могут быть восприняты другими субъектами. В этой ситуации слово имеет в общем одинаковое предметное значение для каждого из вступивших в коммуникацию. Именно на основе одинаковых "предметных значений" могут возникнуть равные "смысловые значения" (3, с. 27), а значит коммуникация, взаимопонимание будут возможны.

Если теперь мы попробуем поставить на место нашей "вещи" что-либо из сферы субъективного, внутреннего (например, "чувственные признаки" (13) или эмоциональные переживания), то увидим иную картину. Обозначая словом такого рода явление,

25

человек ставит своего партнера по коммуникации в совершенно не равное с ним положение. Если для него самого это, как и раньше, полноценная знаковая ситуация, то другой человек может воспринять только обозначающее слово. Предмет обозначения он не может воспринять, а значит не может возникнуть и предметного значения, т. е. в конечном итоге не может быть взаимопонимания, коммуникация не наступит.

Казалось бы, коммуникация эмоций невозможна. Однако и здесь находятся обходные пути для объективации, "опредмечивания" субъективного. Ссылки на качества описываемых состояний (грустно, бодро, мрачно и т. п.) не удовлетворяют испытуемых, и они обращаются к описанию некоторой внешней ситуации, которая "соответствует" данному состоянию, в которой оно должно возникнуть.

Об этом же приеме пишет Вудвортс, ссылаясь на Фелеки, испытуемые которого должны были, оценивая эмоции по мимике, "указать ситуацию, на которую артист, по вероятности, реагировал" (4, с. 639). Отсылая к ситуации, испытуемый предполагает, что партнер по общению сможет вообразить то состояние, которое соответствует данной ситуации. О такой способности "с помощью воображения проникать в состояние другого человека", мысленно воссоздать чужие чувства и намерения пишет А.А. Бодалев (2, с. 38), ссылаясь на целый ряд других авторов.

Прием описания ситуации, "порождающей" ту или иную эмоцию, состояние, иногда употребляется испытуемыми в сочетании с другими приемами так, что они дополняют, уточняют друг друга. ("Грустно, одиноко; как будто раннее зимнее утро, когда еще темно". Или: "Легкость. Балерина вышла на сцену"). Таким образом, испытуемый характеризует не само состояние, а ситуацию, с ним связанную, элементы которой поддаются прямому описанию. Слушателю - тому, к кому обращена речь, как бы предлагается вспомнить или вообразить состояние, которое у него связано с описанной ситуацией. Ему уже не нужно "заглядывать внутрь" собеседника, чтобы обнаружить предмет коммуникации; он должен "заглянуть в себя".

Описания "через ситуацию" при всем их многообразии могут быть подразделены на несколько групп. Первая из них характеризуется тем, что испытуемый описывает конкретную, известную только ему ситуацию: "урок географии в нашей школе"; "вспоминаю, как я в деревне слетел с коня"; "мое состояние после зачета по биологии". Такую форму мы чаще всего встречаем у детей. Сам испытуемый, вероятно, сможет воспользоваться описанием для запоминания музыкального фрагмента, но для коммуникации оно служить не может: ситуация неизвестна, непонятна другим,

26

собеседнику не сообщается обстановка, которая должна была бы вызвать его воображаемые переживания,

Испытуемые другой группы, самой обширной, выбирают для описания типичную, хорошо всем знакомую ситуацию. Описывающий нередко ссылается на воображаемую ситуацию, что его еще более сближает со слушателем, который тоже должен будет вообразить эту ситуацию - по описанию: "беззаботность, потребность в движении, уходящая дорога"; "веселое солнечное утро, чуть прохладное, свежесть воздуха".

На эту особенность указывает Г.Н. Кассиль, говоря об описании человеком терзающей его боли. "То она напоминает ему раскаленное железо, вонзающееся в тело, то она разрывает его органы, мышцы, нервы словно острыми щипцами, то она подобна собаке, вцепившейся зубами во внутренности. Но вот что любопытно. Человек, столь образно рассказывающий о своих болях, никогда в жизни не был укушен собакой, не был ранен острыми щипцами, не испытывал прикосновения раскаленного железа. Он думает, предполагает, воображает, что именно такой должна быть его боль". (9, с. 313).

Однако для того, чтобы быть более понятным, испытуемый не должен ограничиваться описанием только отдельных сторон этой "порождающей переживание" ситуации, так как никак не только ситуацией определяется возникающее состояние. Эмоциональное состояние, переживание будет указано однозначно и определённо в том случае, если достаточно ясно и подробно будут охарактеризованы и условия, обстоятельства его возникновения, и место, роль в них субъекта, у которого предполагается возникновение "генерируемого" состояния, и устремления, а также существенные в данном случае качества героя ситуации. В самом деле, "морозное солнечное утро", например, совсем не одинаково будет переживаться тем, кто отправился на прогулку в выходной день, и тем, кто смотрит на улицу через тюремную решетку. "Смех детей, их озорные игры" - ситуация, имеющая разный эмоциональный смысл для врача, вылечившего этих детей, и для начинающего учителя.

В связи с изложенным интересна и важна еще одна группа описаний, где испытуемые стремятся дать какие-то указания на этот счет. Так, обычно в ситуации герой исполняет роль некоего пассивного наблюдателя - или мы застаем его, когда он уже "начал действовать" ("На арену выходят спортсмены, картинка из Дореволюционного периода", "Сосулька тает, а капельки падают на лед внизу", "Попытка выбрать нужный вариант", "Выражение протеста, своего несогласия"). Но в некоторых, очень редких, случаях (испытуемые - дети) в ситуацию помещается герой, не сов-

27

падающий ни с одним из партнеров коммуникации. Это Чипполино, или "зайчик, которого лисица выгнала из домика", или Андрей Болконский. Предполагается, что и герой, и ситуация хорошо известны, а значит, легко себе представить и состояние, которое стремится передать автор сообщения.

Мы видим, что в первых "эгоцентрических" описаниях конкретная ситуация у автора сообщения действительно вызывает именно то переживание, которое нужно передать, но сама ситуация при этом, как и качества, роль героя, остаются известными только самому герою - описывающему. Когда же ситуация сочиняется, синтезируется и в нее помещается "известный" герой, то удается получить точную, определенную характеристику всех элементов порождающей переживание ситуации. Здесь как бы сделано всё, чтобы воображение воссоздало именно то переживание, которое стремился описать испытуемый.

Обычно отмечается необходимость для понимания сообщения - создания некоторой модели адресата, "в которой должны быть отражены устойчивые интересы, значения, образы и чувства тех людей, для которых высказывание предназначено" (6, с. 115). В нашем случае аналогичный опыт необходим для воссоздания переживаний, состояния у субъекта с заданными качествами и свойствами в определенной ситуации.

Нас не интересовало, одинаковые ли состояния возникают у испытуемых при прослушивании одного и того же фрагмента. Первое впечатление было таким, будто речь идет о совершенно различных объектах или испытуемые описывают первые приходящие им в голову образы (арена цирка, детская пляска, голубь стучит по стеклу клювом, злой смех).

При более детальном рассмотрении оказывается, что перед на ми попытка описать, передать приблизительно одно и то же состояние. Так, фрагмент № 9, некоторые группы описания которого мы привели выше, можно очень приблизительно и неточно (воспользовавшись словами, которые употребили некоторые из испытуемых) описать как что-то вычурное, веселое, шуточное, вредное, монотонное. По-видимому, очень трудно подобрать описание сравнение, которое бы достаточно точно "рисовало" возникающее состояние. Поэтому испытуемые характеризуют только одну какую-то его сторону, адресуясь к тому или иному образу.

Одна группа испытуемых описывает музыку как "что-то цирковое": игра клоунов в цирке, праздник Нептуна, парад-алле, кинокомедия, американский марш, на арену выходят спортсмены т.п. Здесь недостаточно отражены свойства "вредность", "монотонность". Еще "менее точны" такие описания: детская пляска встреча друзей, неожиданная радость.

28

Другой группе испытуемых удается отразить другие свойства (озорница; злобный смех; ссора с мамой; вредная особа, уверенная в неоспоримости своего авторитета. Или: голубь стучит по стеклу клювом; стук вагонных колес; металлическая решетка). Здесь мы находим акцент на свойствах "вредность" или "монотонность". Иногда испытуемым удается найти характеристики, которые, как нам кажется, объединяют разноречивые свойства объекта. Так, фрагмент № 10 характеризовался испытуемыми и как разочарование, неудовлетворенность, и как решимость, уверенность, и как "возбужденное состояние, что-то случилось". Испытуемый Н. характеризует этот же фрагмент следующим образом: "борьба человека со стихией", каждым словом как бы добавляя новое существенное свойство, соединяя воедино, казалось бы, разноречивые характеристики.

Таким образом, можно предположить, что характеристики, которые испытуемые дают своему внутреннему состоянию, не описывают это состояние полностью, а отражают только его какие-то отдельные черты, стороны. Может быть, при этом сказываются индивидуальные особенности испытуемых, особенности их опыта, это и проявляется в выделении той или иной стороны описываемого объекта, как главной, ведущей.

ЛИТЕРАТУРА